Леша

26 лет


Когда люди говорят о камин-ауте, почему-то считается, что ты должен забацать историю, где будет сложно и трудно. Но важно рассказать всякие истории. В данной ситуации речь идет о моей идентификации здесь и сейчас: насколько я готов осознать себя, свои границы — и насколько я готов озвучить их другому. Мне кажется, в этом вопросе я стараюсь быть честным с людьми, с которыми общаюсь.

Для меня быть открытым — значит осознавать свои границы. Когда ты их знаешь, у тебя есть возможность либо умышленно скрывать, боясь осуждения, репрессивных практик, себя самого, либо понять, что ты имеешь право быть таким, каков ты есть, и если кто-то посягает на твое право — это у него проблемы. Сегодня я пытаюсь искать людей, которые заведомо примут мою идентификацию. Я пытаюсь быть открытым в тех сферах, где это возможно. Мне сложно представить доверительное общение, в котором нет возможности говорить о своих границах, в том числе в сфере гендера. Например, недавно моя подруга мне рассказала историю о том, как она была влюблена в девушку. Но эта история стала возможна только после того, как речь зашла обо мне, о моих отношениях с парнями, о том, что я гей. Т.е. моя открытость спровоцировала ее открытость. Мой камин-аут порождает возможность и для другого человека быть в сфере коммуникации. Это очень здорово, это классно!

С другой стороны, есть сферы, где я считаю прямой разговор о своей идентичности излишним, например, на работе. Никто из коллег не говорит мне о своих сексуальных предпочтениях, о том, как они чешут пятки своим мужьям, о том, с кем они встречались, кто изменял или не изменял, — это все слишком личное. Недавно в какой-то корпорации 5 тысяч работников-геев вышли на марш — вот это называется камин-аут на работе. А на моем рабочем месте результат — сплетни.

В моей семье, сколько я себя помню, гендерная тема как таковая отсутствовала, как будто никто не обладал социальным полом. Не было всех этих «традиционных» вопросов о том, кто с кем встречается, когда кто женится… Наверное, это связано с тем, что мы очень недружная семья. Мы освобождены от каких-то традиций, практик. Но в этом есть и плюс — я могу попытаться найти себя сам. Мне сложно быть открытым в семье. Я знаю, почему я не говорю моей матери, моему отцу [о своей идентичности], и это понятно — если мы вообще ни о чем не разговариваем, то с какой стати мы будем говорить о моих границах. Но меня подмывает сказать родителям об этом. Когда я думаю о том, как это будет происходить, я прихожу к выводу, что скажу об этом только тогда, когда у меня появится парень. Но это нечестно. Я словно использую отношения для того, чтобы рассказать о своей ориентации, как будто без этого я бы не был геем. Мне не нравится эта идея, но пока, мне кажется, я бы не смог сделать иначе. Мне важно открыться сестре. Мы с ней не совсем дружны, но мне важно, чтобы она знала меня.

На самом деле, было бы замечательно, если бы камин-аут был таким естественным, что о нем не нужно было бы говорить. Как делать вдох: мы же не говорим: «Вот, я сделал вдох». Это так естественно — быть открытым…

В моей жизни были случаи, когда другие люди меня идентифицировали как гея, в то время как я сам себя так не идентифицировал. Это порождало вопросы о том, почему другие люди могут идентифицировать тебя подобным образом, почему они вообще могут это делать, каковы основания. Я понял, что когда люди говорят за тебя, пытаются навязать тебе роль — мальчика, девочки, лесбиянки, гея, транссексуала, — это всегда ужасно. С самого детства я ощущал, что есть какая-то разница между мальчиками, с которыми я общался, и мной. Я предпочитал эмпатию насилию — и это делало меня чужеродным в компании сверстников. Мне было интересно общаться с мальчиками, но я чувствовал, что не могу отнести себя к ним.

Какое-то время мне вообще не хотелось устанавливать свои границы. В подростковый период мне захотелось думать о себе как о женщине. Это была приятная мысль, такая тайна — внутри тебя скрывается женщина, а никто не знает. Это словно было игрой, и люди включались в нее, относились к этому как к игре, как к шутке. Это то, что было нужно моей внутренней женщине — она таким образом существовала. Но потом пришло осознание, что я не могу родить. Это было странно, это был конец женщине. Она пришла к выводу, что не сможет родить никогда, — и перестала играть. Моя идентификация с женским началом в тот момент прекратилась. Но и мужчина тоже не появился. Несколько раз я менял идентификацию. Я был мальчиком, женщиной, чувствовал в себе андрогинность... Так возник концепт гея — как альтернативы гетеросексуальному мужчине и женщине внутри.

Сейчас у меня возникли проблемы с идентификацией себя как гея, поскольку я не могу нормально выстроить отношения с парнями. Странно идентифицировать себя как гея и не уметь строить с ними отношения: получается какой-то неправильный гей. В кругу геев очень много внутренней гомофобии, нет солидарности, хотя, казалось бы, мы должны понимать, что все это сложно: например, мы вынуждены говорить слово «камин-аут», тогда как гетеросексуалы не должны переживать такой опыт. Мы как бы обречены на гиперосознанное существование, на то, чтобы быть супертолерантными — но нифига, геи зовут друг друга пидорами.

Когда границы устанавливаются не тобой, а за тебя — это не камин-аут, это жесткие репрессии. И тебе нужно бороться. Ты можешь оправдываться: «Нет, ты что?!», или говорить, что он или она не имеет права решать за тебя, или… что еще остается, ответное насилие? Когда кто-то говорит, что ты являешься представителем «сексуального меньшинства», он надевает на тебя огромное количество ярлыков, не видит за ними тебя как человека. И в этом случае неважно, кем тебя назвали — гетеро, «трансом», «пидором» — если это делают не по твоей воле и кто-то другой считает, что он вправе определить за тебя, кто ты, это ужасно. Ужасно быть идентифицируемым. Если тебе говорят, что ты «пидор», это означает, что ты не имеешь права на то и на это, что с тобой можно сделать что-то, что ты человек второго сорта, вообще не человек… Когда люди говорят так, это не значит, что они тебя принимают, это значит, что они хотят тебя унизить.

Попытка унизить другого человека только за то, что у него другой голос или он жестикулирует — это дискриминация, это серьезная проблема, и сейчас я не знаю ее решения, не могу сказать, какая тактика подходит в этой ситуации. Иногда агрессивные выпады бывают действенными — это похоже на рефлекс. Можно делать вид, что ничего не происходит. А можно говорить. Я пытаюсь говорить, объяснять. Иногда я сталкиваюсь с тем, что людям просто нравится так себя вести. Их ничего не интересует, кроме возможности назвать тебя пидором. А если ты оказываешься в такой кинематографической ситуации, когда 4 чувака к тебе подходят в подворотне, — глупо говорить, что они неправы, глупо применять силу… Я не знаю, что нужно делать. Но я точно знаю, что мне не хотелось бы стыдиться себя.



2014