Влад

20 лет


Для меня естественно быть открытым. Это не является главной частью моей жизни, я просто не хочу думать, что у меня есть то, что я должен скрывать. Я не насаждаю агрессивно кому-либо поддержку прав геев, нет, я могу спокойно говорить, зная, что имею право об этом говорить и не молчать.

Мне никогда не нужно было прятаться от кого-то в шкафу. Единственным, от кого я прятался, был я сам. Моя история не является чем-то необычным, из разряда «человек прошел через боевые действия и вышел из всего этого сухим» или «пережил удар молнии и обрел дар». Моя история слишком типичная, наверное, даже где-то стереотипная. Не было такого, что меня внезапно взяли и выкинули на улицу, как бывает у некоторых людей… Всё, наверное, как у многих: один родитель понял, второй не понял.

У меня было на тот момент преимущество, важное для человека, который делает камин-аут: я находился не в родительском доме. Когда ты не живешь с родителями, то, если всё пройдет плохо, тебе не придется постоянно контактировать с ними. А есть ситуации, когда людям приходилось жить вместе, терпеть насмешки и оскорбления. Я был от этого немного защищен.

Принял себя я не сразу. Я начал догадываться лет в 13, но тогда еще слабо понимал. Впоследствии я читал разные книги, где были гомосексуальные персонажи — в основном западных авторов, например, «Крестный отец», в котором тема гомосексуальности упоминалась вскользь; или тот же Берроуз, в книгах которого об этом говорилось чуть ли не напрямую. Потом появились различные сериалы, музыка. И ты слушаешь, например, Фредди Меркьюри, смотришь сериал «Glee» — и задумываешься о чем-то. Вообще, в принятии себя «Glee» и музыка помогли мне больше всего. Сначала я в себе это явно отрицал. Это часть души, которую я хотел из себя вырвать. Я это четко помню: как я себя ненавидел, казался себе самым мерзким. «Боже, я неправильный, бракованный человек какой-то. Что если об этом кто-то узнает? Это будет позором на всю жизнь». Именно возраст 14-15 лет — это был самый жесткий период, когда я настолько это ненавидел, что думал: «Все геи должны быть где-то на Мадагаскаре, чтобы не могли оттуда уплыть, выбраться, и не контактировать с «нормальными» людьми» Я считал себя этаким борцом с чем-то внутренним, словно я был чем-то заражен и пытался такими «лекарствами» себя лечить. Я считал: чем хуже я отношусь к геям, тем меньше у меня «этого» будет. Что я смогу это задушить в зародыше.

Долгое время, пока я принимал себя и свою ориентацию, у меня была стадия отрицания. Она была очень жесткой, я бросался из крайности в крайность. В школе говорил об ультраправых идеях, о традиционализме, монархизме. Верил в расовую сегрегацию, в то, что «каждая раса должна жить на своей земле», «белая Европа» и так далее... Я брал все эти идеи из ближайшего окружения.

Среди моих друзей были люди, которые проповедовали такие идеи, и в 15, в момент юношеского максимализма, эти идеи не казались мне плохими. Я не различал хорошее и плохое. В тот период я не хотел принимать себя как гея. Бросался в крайности, говорил о насилии: думал, что если буду ненавидеть геев, то уничтожу гомосексуальность в себе. Но это бесполезная идея, это взращивает только ненависть в тебе, а смысл от этой ненависти? Будешь ненавидеть какую-то группу только потому, что они другие? Сейчас я пытаюсь понять, как это изменить, хотя несколько лет назад сам оскорблял и ненавидел — несмотря на то, что понимал, что принадлежу группе людей, которую ненавидят. Мне никто не рассказывал, что, скажем, шутки на тему Холокоста — это очень плохо и неприемлемо. В моём кругу такой «черный юмор» был нормой. Шуточки, оскорбления, травля и прочее — это всё было нормой в обществе, в котором я формировался как личность. Многие дети страдали от буллинга по разным признакам. Тебя могли оскорбить, если у тебя нос не той формы.

Шло время, я взрослел. В какой-то момент понял, что мне очень нравится музыка Фредди — и значит, я не могу его ненавидеть просто потому, что он гей. Я смотрел «Glee» и понимал, что мне не нравится сюжетная линия гетеросексуальных персонажей. Мне нравится линия Курта и его отношений с Блейном. Я начал принимать себя, стал допускать мысль, что это в принципе нормально. Читал истории, зависал на разных сайтах, где люди рассказывали о своей жизни. Пытался знакомиться с кем-то, но первые знакомства были по итогу смешными. Тогда я еще был таким «неопытным мальчиком», не понимал, что многие люди ищут не общение, а немножко другое, более тесное. Был весь такой в розовых очках и наивный, не понимал намеков, что кто-то хочет просто перепихнуться. А мне хотелось общаться, чтобы понять, как живут геи в Минске, например. Как вообще у них проходит жизнь, скрываются ли они, — это казалось дико интересным. Мне об этом никто не рассказывал, и найти информацию было сложно. Одно дело, что ты видишь в сериале, другое — что в реальной жизни. Наверное, эта социализация мне помогла в тот момент, я общался, узнавал что-то и понимал что всё не так просто, что непросто завести себе друзей даже среди геев. Именно тогда мне казалось, что всё в жизни будет безумно сложно, что придется долго скрываться, это будут редкие встречи с теми, с кем я смогу пообщаться, не говоря уже о чем-то большем. Но потом я стал больше общаться, мне было интересно, я хотел понять, как устроен мой мир. Вдруг я увидел, что жил всё это время в какой-то скорлупе и сейчас вылупился, смотрю вокруг и вижу, что мир-то огромный. Я стал общаться и знакомиться в сети: на форумах, в пабликах, приложениях. Общался с разными людьми: парнями, девушками, с кем угодно — мне было интересно всё. Это длилось достаточно долго, так как какой-то альтернативы не было.

Ближе к концу школы я познакомился со своим первым парнем. Думаю, это меня очень поддержало и вдохновило тогда. Это первые отношения, первая любовь, когда ты заряжен всей той энергией, которая тебя двигает. Я проводил много времени с одноклассниками, с подругой, которая открыто говорила, что она лесбиянка и не стеснялась этого. К ней не было никакой агрессии. Ничего плохого я ни разу о ней не слышал. Меня всё это сильно заряжало. Я чувствовал, что люди расположены ко мне, хорошо ко мне относятся, любят меня, и я мог им доверять. Постепенно я стал об этом говорить. Сначала поговорил с подругой, потом — еще с одной, потом с остальными друзьями и узнал, что у меня друг гей. И он тоже немножко офигел, что я гей.

Впервые я рассказал о своей гомосексуальности летом 2015-го, за полтора месяца до камин-аута перед родителями. Это была моя одноклассница. Как так вышло, даже не знаю, почему я выбрал ее, а не кого-то из близких друзей, но именно ей я доверял больше всего в тот момент. Было страшно — я не знал, как на это отреагирует человек, которым я дорожил. Я понимал, что нужно сказать… Долго ломался, начинал говорить на какие-то левые темы, а потом мы шли по ночному городу, и я такой: «Юля, я гей». Она: «Что?». Я говорю: «Ну, я гей». Она не поверила сначала. Дело было не в том, что сама по себе гомосексуальность была невероятным фактом. Наша одноклассница была открытой лесбиянкой, одноклассник — геем, это никого не шокировало. Для нее шоком стало то, что именно я — гей.

Само собой, я сказал не всем. Например, не видел смысла говорить неблизким людям. Кому-то не говорил, потому что не мог предсказать реакцию. Есть люди, которым ты скажешь, и если они и отнесутся плохо, то «ну ладно», а есть такие, которые не просто отнесутся плохо, но и сделают тебе очень больно, ведь ты этим людям доверял. На сегодняшний момент с людьми, которые отнеслись плохо, я перестал общаться.

Один друг обиделся, что я рассказал ему поздно, что он узнал одним из последних. Когда я ему объяснил, почему, он спросил меня: ты серьезно думал, что я могу относиться к тебе хуже? Потом он включил какую-то песню «Queen» и сказал: «Вот хорошую музыку раньше делали». А я сказал: «Ну да, хорошую… Мы же, геи, хорошую музыку делаем». «Он гей?!». Кажется, его мир тогда перевернулся.

Были случаи, когда человек без объяснения причин переставал общаться. Просто удалял из друзей везде, не появлялся на каких-то мероприятиях, где мы могли пересечься, хотя раньше был тебе закадычным другом. Ну блядь… Что можно сказать? ОК. Я просто понял: не все это могут принять, не для всех пока это что-то простое.

Я решил, что не хочу общаться с человеком, который не хочет меня принимать. Зачем издеваться над собой и пытаться насильно общаться с тем, кто не принимает твою жизнь? Он ненавидит людей, таких же, как и ты. Он ненавидит, например, бисексуалов, и ты будешь общаться с ним дальше? Он ненавидит какую-то группу людей — это в принципе уже тревожный звоночек. Сейчас он ненавидит одних, а завтра будет ненавидеть таких, как ты.

Сложнее всего, мне кажется, с камин-аутом перед родителями. Ведь самая страшная мысль — что ты можешь этим их разочаровать. Мол, «я не такой как все», «я даже семью не могу завести», «а что подумают другие, когда узнают»... Ты беспокоишься в итоге не о себе, а о них. Когда я делал свой камин-аут, больше всего я боялся разочаровать отца. Отец относится ко мне как к другу. Он очень сильно меня любит, безумно. Так вышло, что у нас всегда была близкая связь, он мне всегда помогал и поддерживал. Возможно, это связано с тем, что я единственный сын и все такое. И когда он узнал, что я гей, для него это стало большим ударом. Наверное, он не хотел верить. Я думаю, он явно что-то да замечал... Какие-то незакрытые переписки на компьютере, какие-то фотографии, «странные» истории и прочее. У меня поменялись политические взгляды... Наверное, он бы мог догадаться.

Не скажу, что мой «выход из шкафа» входил в мои планы на тот момент. Так получилось, что тогда мой друг неудачно совершил камин-аут перед своей семьей. Там было много странного. Его семья обвинила его парня в похищении и во всём, в чем только можно, чтобы его арестовали. Но когда милиция поговорила с нами, они поняли, что никто не виновен, и всех отпустили. Потом, когда я переехал в Минск, как-то раздался звонок, и моя мама поинтересовалась, правда ли, что меня задержали с друзьями. Я сказал: «да». «А ты знаешь, что они геи?». Я сказал: «Да, знаю». И как-то ее прорвало очень сильно, и тогда на эмоциях я добавил: «Вообще-то, твой сын тоже». И понеслась. Тысяча вопросов — шутка это или не шутка, насколько это серьезно. Я объяснил: да, это серьезно. Потом звонок отца, перепалка с отцом. При этом не просто на повышенных тонах. Это были максимально жесткие слова, которые били в самое больное. Потом очень долгий разговор с матерью, слезы… Для меня это было тяжело морально. Хорошо, что рядом были люди, которые могли меня поддержать. В тот момент меня поддерживали несколько школьных друзей и мой парень. Самый тяжелый месяц — первый, когда они это еще переваривают, а потом становится чуточку легче. Но это безумный ад: ты понимаешь, что родные люди тебя не понимают и не принимают. Ты в другом городе, ты никого здесь не знаешь, ты только что переехал и ожидаешь поддержки от семьи, но остаешься один. И не знаешь, что будет завтра, ведь завтра от тебя могу отказаться, и ты будешь сидеть без денег в чужом городе, где никому в итоге не нужен, и где все твои друзья — такие же 17-летние подростки.

Я ожидал, что папа примет более-менее нормально, думал, мама больше разочаруется, опять же — единственный сын, внуки, семья.... Но в итоге вышло наоборот.

С отцом отношения испортились сразу же. Мы с ним долго не разговаривали. Было тяжело резко потерять близкую связь с человеком, которая выстраивалась долгие годы. Вдруг эта связь обрывается, и ты понимаешь что тобой разочарованы, появляются агрессия, непонимание и непринятие. Несколько месяцев мы не разговаривали друг с другом. Мама старалась нас как-то примирить, наладить контакт, хотя тогда я был зол на него и мы не особо горели желанием что-то исправлять. Упертость — это наша с ним черта. Но время шло, и мы как-то поговорили, он извинился передо мной — за ту агрессию, которую выплеснул в первый день, когда я ему рассказал.

Мой камин-аут прошел в 17 лет. Сейчас, через три года, у меня прекрасные отношения с родителями, нам понадобилось два года, чтобы всё наладилось. Мама знает, что я живу с парнем. Отец только переживал и спрашивал, знают ли о моей ориентации соседи. И когда я сказал, что они геи, он ответил: «Ну, слава богу». Ему стало спокойно. Меня радует, что они интересуются моими делами в личной жизни. Поэтому это позитивные изменения. Конечно, у них остались определенные страхи и переживания, что из-за моей ориентации у меня могут быть проблемы. Мама сильно переживала, когда узнала, что в Минске убили человека из-за его ориентации, а потом у нас в Жлобине был случай, когда парня пригласили встретиться, а на встрече избили.

Я приехал в Минск и увидел, что тут есть жизнь и она кипит, тут происходят различные события, вечеринки, выставки, фестивали. И ты такой: ничего себе! Сейчас, конечно, благодаря развитию интернета информация всё больше распространяется и доходит до регионов. Но, например, в Жлобине вряд ли кто-то слышал про какие-то кинопоказы или фестивали. Люди об этом не знают. Люди боятся в приложениях для знакомств свои фотографии выставлять, чтобы их кто-нибудь не «спалил». И это не единичные случаи. Когда, например, я бываю в Жлобине и захожу в dating-приложения, то реальных фотографий там будет две, а аккаунтов — 15. Люди очень боятся, что их раскроют: маленький город, слухи расползаются быстро. Люди боятся потерять работу, знакомых, они могут стать изгоями в городе. В Минске, скажем, есть несколько УВД, а в том же Жлобине — одно, и там работает определенный состав, который редко меняется. И не факт, что эти люди приедут тебя защищать или на твой вызов, зная, что ты гей. Никто не знает. Ты, конечно, можешь попробовать и проверить, но, думаю, мало кто хочет этого.



2017