Грем

30 лет


Долгое время мне казалось, что я осознавал себя плавно и легко. Сам себя успокаивал, что это было просто. Только совсем недавно задумался, как это было в реальности, и понял, что всё было намного сложнее, чем мне хотелось думать. Это был очень сложный путь.

Первые моменты, когда я начал про себя понимать, были в 13 лет. К нам в школу пришёл тренер, который искал новых ребят в зал по тяжёлой атлетике, и мы с одноклассниками пошли. Уже после тренировки, в раздевалке, парень напротив меня разделся, и я почувствовал возбуждение. Я не знал, что делать. Это был первый подобный опыт. Сидел и не мог пошевелиться, прикрыл себя рюкзаком. Сильной паники не было, я замер в ожидании, внутри крутились мысли, я пытался переключиться на что-то другое, чтобы это возбуждение скорее прошло. Это было дико неловко и небезопасно. Я был в 7-м классе на тот момент.

А потом был долгий путь отрицания и жизни в надежде, что это что-то временное, что завтра всё изменится, переключится, исчезнет. Но этого не произошло.

Когда мне было 16 лет, мы переехали в другой район, и я пошёл в другую школу. В то время компьютеры были у считанных людей, не было такого понятия, как соцсети. Я абсолютно отовсюду выпал. В новой школе не прижился толком. Новых контактов не завёл плюс потерял контакты с людьми, с которыми общался до этого. Это был очень сложный период. В том плане, что желание появилось, но вместе с ним на фоне стресса от переезда появилась депрессия. Всё это дело я начал очень усиленно заедать. Я всегда весил примерно 64 килограмма, но в тот период мой вес был уже больше 80-ти. Было очень угнетённое состояние, которое сопровождалось тем, что я отрицал вообще любые свои желания. Т.е. ты приходишь в школу, видишь мальчика, он тебе нравится, ты на него тайком смотришь, но приходишь домой и каждый-каждый вечер перед сном просишь вселенную, чтобы что-то внутри тебя перещёлкнуло и всё прошло.

Первая попытка с кем-то познакомиться была в 17 лет. Один раз это даже вылилось в прогулку. Но это была всего одна встреча, после которой не было никакого продолжения. Возможно, я не был готов к чему-то большему. Я толком не понимал, чего мне хочется. У меня не было никакого опыта. Словно вступаешь в какую-то пустоту и не знаешь, что тебя там может ожидать. Он пытался задавать какие-то вопросы, а я даже не знал, что ответить.

А потом стало ещё сложнее эмоционально. Я сильно располнел. Чувствовалось давление со всех сторон. Это был достаточно долгий и очень тяжёлый период. Время, когда я ни с кем не мог поговорить о том, что меня беспокоило. С родителями не говорил, потому что не знал, чего от них ожидать, боялся получить такую порцию негатива, от которой стало бы ещё хуже. Я жил в режиме выжидания. Просто пережидал. Будто жизнь замерла — всё было плохо.

Только в 19 лет наступило какое-то… не могу сказать, что это было облегчение. Сейчас понимаю, что тогда наступил другой сложный этап. (Как же сложно говорить о таких вещах.) В 19 лет в моей жизни появилась такая штука, как булимия. Грубо говоря, вес ушёл, и на этом фоне в каком-то смысле произошёл эмоциональный подъём. Т.е. моя самооценка начала повышаться, я начал знакомиться с людьми. Начал считать себя «достойным» того, чтобы кто-то со мной познакомился.

У меня произошёл первый интимный контакт с мужчиной. Мне было 19 лет, ему — 27. Мне было дико стыдно за всё. Чувствовал себя так, будто совершил что-то ужасно мерзкое. Казалось, что всё вокруг, весь мир знают о том, что я сделал. Мне было так сложно, что я в итоге на год прекратил все попытки исследовать свою сексуальность. Ну и опять-таки, поговорить об этом было не с кем. Друзей или знакомых, которые являлись бы ЛГБТК-персонами, не было. Со сверстниками я об этом поговорить не мог. С родителями — тоже. Однажды отец как бы между прочим сказал: «Если я узнаю, что ты пидор, я тебя выброшу в форточку». Я ничего не понимал, находился в таком непонятном состоянии. Это было как нож в спину. В тот момент эта дверь захлопнулось окончательно. Я понял, что с родителями на эту тему не буду разговаривать никогда.

Всё моё детство отец вымещал на мне злобу. Мама была на работе сутками, и когда её не было дома, каждый раз он срывался на мне. «У меня плохо на работе, почему бы не отпиздить ребёнка», — его «любимая история». Мать видела, что происходило, но защиты от неё никакой не было. Для меня это выглядело как самоустранение. У меня появилось достаточно холодное отношение к матери. Нет какого-то супернегатива, но и тёплых отношений тоже нет.

На тот момент, когда это всё происходило, я находился в абсолютном вакууме. Ничего нет, ты даже не знаешь, что где-то есть такие же люди, ты их не видишь. Сейчас для меня важно делиться своим опытом, чтобы люди, которые переживают что-то подобное, знали, что кто-то ещё испытывает то же, что и они, чтобы они не чувствовали себя одинокими с этой болью. Хочется плакать, когда это всё вспоминаешь.

Мне скоро должен был исполниться 21 год, у нас дома уже был компьютер, и я начал знакомиться с парнями на сайте знакомств. Начался достаточно активный период «прощупывания» всего этого мира, когда я понял, что там, оказывается, есть люди. Это уже не вакуум. В 2011 году я познакомился с Сергеем Андросенко (бывший руководитель правозащитного проекта «ГейБеларусь»), и он пригласил меня на свой день рождения в клуб «Лютик». Так я включился в активизм. Я не делал это потому, что считал важным или нужным. Как мне сейчас кажется, делал я это, чтобы самому себе доказать, что «я же хороший». При этом внутреннего ощущения, что я достоин чего-то хорошего, не было. Была попытка доказать миру, что вот, если я этим занимаюсь — я не такой уж и плохой.

Первые годы активизма были для меня, как мне кажется, скорее заполнением внутренней пустоты. Это не хорошо и не плохо. В каком-то смысле это помогло мне понять в дальнейшем, кто я и что для меня важно. Плюс я увидел, что какое-то сообщество есть, что ты можешь там поговорить. Конечно, я понимал, что есть темы, на которые поговорить невозможно. Вот о булимии я не мог говорить. Тогда не чувствовал, что хоть с кем-то могу поговорить об этом.

Да, люди были, но всё равно я до конца не чувствовал, что могу получить поддержку. Часто тебя могли просто оценивать внешне, т.е. ты не был ценен как личность, важна была только внешняя составляющая. Я два с половиной года был в отношениях с парнем, которому не нравилась волосатость. Он мне постоянно об этом говорил, но мы были в отношениях. Периодически я полностью удалял все волосы на теле. Делал что-то в ущерб себе для того, чтобы кому-то понравиться.

Для кого-то ты был недостаточно худым, для кого-то — слишком худым. Однажды у меня было свидание с человеком, который заявил, что со своим ростом я должен весить 55 килограммов. А я весил на тот момент 63. Для себя я понял, что мнение этого человека мне не важно. Ну да, ты считаешь так, но я не хочу весить 55 килограммов. Это мало. Тогда я начал пытаться давать отпор и прекращать себя обесценивать. Сейчас понимаю, что люди из сообщества так или иначе причиняли мне боль. В 2017 году я расстался с парнем. Мне было так больно, что не хотелось жить. Но рядом были люди, которые меня поддержали. Тогда я начал анализировать и переосмысливать все свои отношения. И понял, что во всех отношениях были абьюз, манипулирование, местами даже «лёгкого уровня» унижение, оскорбления, и т.д. Один молодой человек, с которым я встречался, возможно, в шутку, а может, и не совсем, назвал меня «авансовым парнем». Условно говоря, я не был «достоин» встречаться с ним, но он «авансом» мне это великодушно позволил.

Многие парни, с которыми я встречался, были категорически против моего участия в активизме. Человек, с которым я встречался два с половиной года, просил меня меньше участвовать в публичных акциях, потому что он за меня переживал. Но у меня была в этом внутренняя потребность.

Мы выходили с радужными флагами на День Воли, и мне было важно это сделать. Мне было важно показать белорусскому обществу, что мы есть, и что ЛГБТКИ-персон точно так же беспокоят вопросы демократии и изменений. Что мы, грубо говоря, не непонятные люди, которые «ходят с голыми жопами на парадах» (до сих пор читаешь эти гомофобные комментарии), и что мы точно так же хотим участвовать в формировании политической повестки.

Потом мы участвовали в «Чернобыльском шляхе». Это был 2012 год, когда Шуневич возглавил МВД. И в тот раз было уже небезопасно. Вокруг нас бегали агрессивные представители БНФ и выдирали у нас флаги из рук. Организаторы шествия попросили нас уйти в конец колонны. Плюс ко всему я услышал, как ОМОН переговаривался по рации, мол, если на «этих» будет кто-то нападать, не вмешивайтесь. Я услышал эту фразу и понял, что если сейчас произойдёт какое-то противоправное действие, то люди, которые должны тебя защищать, будут смотреть и радоваться. Это было так, как будто на тебя вылили ледяную воду. Мне стало жутко.

После очередной попытки регистрации инициативы (правозащитного проекта «ГейБеларусь») всё вылилось в дичайшие репрессии над всеми, кто принимал в этом участие. Это был 2012 год. Мне позвонили на мобильный с неизвестного номера и пригласили «побеседовать об общем знакомом Сергее Андросенко». Посоветовавшись с Натальей Маньковской, которая была на тот момент его правой рукой, я отказался встречаться. Начались угрозы. Всё закончилось тем, что они прислали какое-то нелепое письмо в университет о том, что я не хочу оказывать содействие правоохранительным органам. Мне повезло, что замдекана оказался мировым человеком и последствий как таковых не было.

Мне стыдно, что у меня не хватило сил отправить жалобу в прокуратуру. Мы написали письмо, подготовили все бумаги, они уже лежали в конверте, и всё, что мне нужно было сделать, — это закинуть его в почтовый ящик. Но меня настолько сильно накрыло внутренним страхом, что я так и не решился. Это было время, когда начались преследования, когда Сергея караулили в подъезде, его мать караулили в подъезде, происходили какие-то репрессии в отношении его младшей сестры. Знакомая ушла из организации и из активизма, потому что ей «намекнули», что если она продолжит этим заниматься, то может пострадать её младший брат. «ГейБеларусь» насчитывала более 100 человек, после всех событий там осталось в лучшем случае 20. Остальные просто ушли. Большинство в принципе ушло из активизма. Они не ушли «в тень» на какое-то время, переждать этот момент — они вообще покинули активизм, настолько, видимо, на них это всё подействовало. Это были очень сложные времена — 2012 и 2013 год. Милиция с ОМОНом приходили на каждую ЛГБТК-вечеринку, переписывали данные, а тех, кто отказывался это делать, «паковали» до выяснения личности. В 2013 году мы пытались организовать прайд, но большинство мероприятий было сорвано. Инициатива пыталась переформатироваться, поменять стратегию и методы работы, но в итоге мы просто наблюдали за тем, как она умирала.

Сейчас активизм для меня важен. У меня был момент, когда я после конфликта ушёл из ЛГБТК-активизма в инициативу с более широкой повесткой. Но сейчас я пришёл к осознанию, что лично для меня вопросы ЛГБТК в приоритете. Мне важно делиться своим опытом, говорить открыто о себе, о том, что меня волнует. О том, что всё вокруг пропитано этой необоснованной ненавистью к людям, которые чем-то отличаются. И мне важно говорить, что это не ок.

В 2011 году, когда я только включался в активизм, у меня начали появляться первые публикации на тему ЛГБТК в соцсетях. Открытой агрессии в университете не было, но ты мог идти, а тебе вдогонку летело слово «пидор». Это, конечно, было неприятно. Часто я боялся что-то публиковать.

В первых публикациях использовал общие формулировки, такие, что люди могли предполагать, но прямого утверждения, что я гей или бисексуал, не было. Я отделял себя от сообщества и говорил «о них», а не о себе. Постепенно я начал понимать, что мне всё-таки важно говорить прямо и открыто. Да, важно написать текст о ЛГБТК в целом, но мне стало важно говорить не только о сообществе, но и о себе, от первого лица. Не говорить «я выступаю за то, чтобы у ЛГБТК-сообщества была возможность заключать браки», а говорить, что я этого хочу для себя.

Сейчас я обычно сразу говорю новым знакомым, что я гей. Недавно к этой опции добавил ещё и то, что у меня была булимия. Для меня это как лакмусовая бумажка, которая покажет, сможет человек принимать мой прошлый опыт или нет. Мне важно, чтобы человек, с которым я общаюсь, не осуждал меня. Важно, чтобы об этом можно было спокойно говорить. Я не хочу, чтобы у меня был шкаф, где я прячу «скелеты». Это часть меня, это то, что повлияло на меня и что меня сформировало. От этого не удастся откреститься. Оно всегда будет со мной. Другое дело, конечно, что отношение к этому меняется. Но это я.



2019